О Благодатном огне

Вступление

Профессор Успенский действительно был последовательным сторонником отрицания подлинности чуда схождения Благодатного огня и посвятил этому специальное сочинение «К истории обряда святого огня, совершаемого в Великую субботу в Иерусалиме», озвученное им в качестве актовой речи, произнесенной 9 октября 1949 года в ЛДА.

Главной основой позиции профессора Успенского были не какие-либо неопровержимые факты, доказывающие обман, который якобы из века в век совершают Иерусалимские патриархи, а идея о том, что будто бы ежегодное явление чуда в одно и то же время несовместима с христианским учением. Он пишет: «Казалось бы дерзостью ждать свыше огня в определенный день, час и минуты; казалось бы недостойно христианского звания из года в год искать знамения от гроба Христа, Божественное достоинство Которого засвидетельствовали своей кровью апостолы и несчетное число мучеников; наконец, кажется, было бы кощунством требовать сверхъестественного огня для лампад от Того, Который для величайшего таинства евхаристии взял естественные плоды земли – хлеб и вино; однако, среди христиан восточных исповеданий – православного, армяно-григорианского, иаковитского и коптского – весьма широко распространено верование в сверхъестественное чудесное происхождение “благодатного огня”». Повторим, именно это представление является основой убеждений професора Успенского в неподлинности чуда Благодатного огня. Христианам остается только, в лучшем случае, выразить глубочайшее недоумение такой идеей. Поскольку то, что профессор Ленинградской духовной академии называет «дерзостью» и «кощунством», «недостойным христианского звания», засвидетельствовано в Евангелии: «Есть же в Иерусалиме у Овечьих ворот купальня, называемая по-еврейски Вифезда, при которой было пять крытых ходов. В них лежало великое множество больных, слепых, хромых, иссохших, ожидающих движения воды, ибо ангел Господень по временам сходил в купальню и возмущал воду, и кто первый входил в нее по возмущении воды, тот выздоравливал, какою бы ни был одержим болезнью» (Ин. 5: 2–4).

Как видим, описано регулярное чудо, истинное, случавшееся в одном и том же месте – все как и в случае с Благодатным огнем. Так что «недостойным христианского звания» следует признать не факт регулярным чудес, а мнение профессора о том, что будто бы «христианское сознание не может допустить чудесности появления огня в определенный день, час и минуту, ибо такое положение низводило бы самую христианскую религию на уровень так называемых естественных религий».

Аргументы, предлагаемые им против чуда Благодатного огня, в целом не выдерживают критики. Так, например, профессор Успенский указывает на разное описание паломниками разных веков образа схождения Благодатного огня (все паломники при этом свидетельствовали о его чудесности) и тем самым представляет это как «противоречие».

Однако известно, что в разные годы образ схождения Благодатного огня варьируется, известно, что однажды он даже сошел вне храма, также варьируются и те чудесные явления, которые это сопровождают. Поэтому нет ничего удивительного в том, что паломники описывали то, что видели, – они видели разные вариации схождения Благодатного огня. Кроме того, различия объясняются еще и тем, что каждый из паломников использовал свои аналогии и сравнения для объяснения того, что увидел. Утверждать на этом основании, будто никакого чуда они не видели вообще – то же самое, что на основании вариативности показаний свидетелей по делу об убийстве, утверждать, что убийства вообще не было.

Затем профессор Успенский приводит древнее описание богослужения в храме Гроба Господня на Великую субботу, содержащееся в Святогробском типиконе 1122 года. Читаем текст памятника. «Патриарх тогда падает ниц пред святым алтарем на пол и молится со слезами о людских невежествиях, простирая руки свои горе, делая таким образом трижды; равным образом то же делают и окружающие его. Народ непрерывным голосом взывает: “Господи, помилуй”. Потом патриарх с его окружающими входит во Святой Гроб, падает трижды ниц и молится и просит (Бога) о себе и о людях. Тогда возжигает от святого света и дает архидиакону, а архидиакон – народу. Затем патриарх, архидиакон и остальные с ним выходят»[1]. Нужно сказать, что «святой свет» – это специфический термин, употребляемый греками с древности (оно зафиксировано уже в X веке у Никиты Клирика как нечто общеупотребимое) и до сего дня для обозначения именно того чуда, которое в русской литературе принято называть «Благодатным огнем».

Но профессор Успенский считает, что «естественный характер обряда святого огня в Святогробском типиконе вполне очевиден» и что «под “святым светом” здесь подразумевается зажженная лампада».

Надо отдать должное: вызывает определенное восхищение упорство, с которым автор пытается трактовать в свою пользу даже те свидетельства, которые очевидно говорят против него. С чего бы это автору Святогробского типикона называть «святым светом» обычную лампаду? И с чего бы это патриарху со всеми предстоящими перед обычной лампадой трижды падать ниц? Ввести этим в заблуждение можно разве что атеистов, потому как любой православный церковный человек знает, что обычные горящие лампады – это явление далеко не уникальное, в храме их множество, и процессу их зажигания, равно как и зажигания от них свечей, православные не придают никакого особого сакрального значения, не называют их «святым светом» и не падают ниц, прежде чем зажечь от них свечу.

Цитируемые профессором Успенским последования вечерней службы по Латальской и Кальской рукописям также ничем не подтверждают его предположения.

Прочие его аргументы столь же натянуты и несостоятельны и представляют скорее фантазии, чем что-либо, достойное серьезного обсуждения. За исключением одного свидетельства, которое по своей популярности в цитировании даже превышает самого профессора Успенского, поэтому разбираем его ниже отдельным пунктом.

О Благодатном огне

В настоящее же время получение благодати святого огня на живоносном гробе Господнем превратилось в специальную святогробскую литанию, не стоящую уже ни в какой связи с вечерним великосубботним богослужением и в слабой степени, лишь некоторыми своими подробностями, напоминающую об этой своей связи в древнее время. Вот как это торжество освящения огня или, как его чаще называют богомольцы, получение благодати святого огня совершается ныне в Святогробском храме. Рано утром в великую субботу вводится внутрь Святогробского храма усиленный наряд турецкого войска, который, по издавна утвердившемуся здесь обычаю, составляет неотъемлемую принадлежность всякого богослужения последних дней страстной седмицы ввиду громадного стечения народа. Войска для поддержания необходимого порядка среди богомольцев и чтобы давать свободную дорогу патриарху и его клирикам, консулам и их свитам, а также участникам литании, расставляются в некоторых местах храма в одну линию, а вокруг кувуклии и от нее по пути до алтаря храма Воскресения – даже в два ряда.

Оставляются свободными от народа лишь дорожки от входных дверей к камню миропомазания, отсюда к кувуклии и до южной двери алтаря храма Воскресения, от кувуклии к алтарю Воскресенского храма и к северной двери его алтаря. Распорядителями в данном случае являются патриаршие драгоманы (лица, назначенные для сношений с правительственными чинами турецкой администрации), греческий и армянский.

Что касается вновь пришедшего в храм народа, то ему предоставляется возможность заполнять в нем все пространство, какое остается свободным, ибо наиболее усердные и живо интересующиеся предстоящим невиданным зрелищем еще с кануна субботы, а иногда и раньше, обрекают себя на подвиг сурового бдения и истинного столпничества из-за опасения потерять с усилиями добытую удобную позицию. Храм к полудню переполняется, в буквальном смысле этого слова, сверху донизу. Богомольцы и зрители занимают не только ложи вверху ротонды, балконы, места на Голгофе и в армянском приделе, но даже все карнизы на окнах и все уступы и углы стен, совершенно не приспособленные в обычное время для зрителей. В это время по всей справедливости можно говорить о храме, что в нем «негде яблоку упасть».

По мере приближения часа, когда должна начаться ожидаемая церковная литания, волнующаяся народная масса становится все более и более нервною, нетерпеливою, и все резче и неблагочиннее проявляет свою религиозную возбужденность. Для сдерживания ее в это время уже не хватает у блюстителей порядка слов убеждений и повелительных запрещений и им нередко приходится прибегать к не соответствующим святости места и торжественности минуты физическим мерам, иногда даже суровым, вплоть до употребления плетки, которою запасаются на этот случай офицеры наряда, кавасы и другие блюстители порядка в храме...

Около 2-х часов пополудни греческий патриарх в сопровождении клириков патриархии и епископов синодалов торжественно шествует в Святогробский храм. Пройдя храм святого апостола Иакова, он направляется прямо через южную дверь в алтарь храма Воскресения, где уже собрались и находятся в ожидании его прихода все иерусалимские клирики. За православным патриархом тотчас же вступают в храм так же торжественно патриарх армянский с своим клиром, абун и клир коптов и иаковитов, занимая в храме принадлежащие им места. Из свиты армянского патриарха отделяются один архиерей, патриарший драгоман и два клирика и из свиты коптского и яковитского абуна по два клирика от каждого вероисповедания, идут в алтарь храма Воскресения и целуют руку православного патриарха – в знак почтения к нему и в силу данных Омаром-ибн-Хатаном и его преемниками привилегий православным грекам, как господствующему вероисповеданию в Святогробском храме. Этим вместе с тем дается знать православному патриарху, что время совершения литании для получения благодати святого огня уже приспело.

Патриарх облачается в белые одежды. С ним одновременно надевают на себя белые же облачения 12 архимандритов и четыре диакона. Из алтаря потом выходят попарно клирики в белых стихарях с 12-ю хоругвями с изображением страстей Христовых и Его славного воскресения, за ними клирики с рипидами и животворящим крестом, далее 12 священников попарно, потом четыре диакона тоже попарно, причем два последних из них пред патриархом держат в руках в серебряной подставке пуки свечей для удобнейшей передачи святого огня в народ, и, наконец, патриарх с жезлом в правой руке. По благословении патриарха, певчие и все духовенство при пении: «Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небеси, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити» идут из храма Воскресения к кувуклии и троекратно ее обходят. После третьего обхождения патриарх, духовенство и певчие останавливаются с хоругвеносцами и крестоносцем против святого живоносного гроба и поют вечерний гимн: «Свете тихий», напоминающий о том, что эта литания некогда входила в состав чина вечернего богослужения. Окончив гимн, духовенство и все участвующие в литании удаляются в алтарь храма Воскресения, а патриарх, став пред дверями святого гроба, при помощи диаконов снимает с себя митру, саккос, омофор и палицу и остается лишь в подризнике, епитрахили, поясе и поручах. Драгоман вслед за тем снимает печати и шнуры с двери святого гроба и впускает внутрь его патриарха, имеющего в руках упомянутые пуки свечей. За ним тотчас идет внутрь кувуклии один армянский архиерей, одетый в священные одежды и также имеющий в руках пуки свечей для скорейшей передачи святого огня народу через южное отверстие кувуклии в приделе Ангела. Близ отверстий кувуклии, по сторонам ее северной и южной, с тою же целью стоят по одному клирику в красном одеянии.

По входе их в святой Гроб двери его тотчас же закрываются. Армянский архиерей остается в приделе Ангела близ упомянутого южного отверстия, патриарх же идет дальше, к ложу Спасителя и, преклонив колена, со слезами молится Господу о том, чтобы Он обновил неизреченным Своим благоутробием и светом познания Своего просветил язычников, пребывающих во мраке, и чрез Свое сошествие во ад небесная, земная и преисподняя исполнил бы света; чтобы сей раздаваемый свет от светоносного Его гроба верным послужил даром освящения, исцелением от болезней, демонам – ужасом, и чтобы Спаситель благословил и освятил благочестиво к нему прикасающихся и даровал бы им ходить во свете заповедей Его, как сынам света.

Момент этот, после вступления в живоносный Гроб православного патриарха и армянского архиерея, поистине захватывающий и в своем роде единственный. В храме, после невообразимых шума и суеты, воцаряется гробовая тишина. Мысль и взор молящихся устремляются проникнуть в сокровенную глубину этой драгоценной христианской святыни, погруженной во мрак, с затаенным, далеко не суетным желанием хотя бы отчасти приподнять для себя завесу загадочной тайны явления святого огня на тридневном ложе Спасителя... С трепетом и замиранием сердца ожидают все находящиеся в храме вожделенного момента первого появления святого огня из святого Гроба. В томительном ожидании, минуты для них кажутся часами, а четверть часа или двадцать минут горячей молитвы патриарха у ложа Спасителя – даже целою вечностию... Посему лишь только среди этой напряженной тишины с колокольни Воскресенского храма раздастся оглушительный трезвон «во вся тяжкая» и из северного и южного отверстий кувуклии появятся первые пуки свечей с ярко пылающим огнем, который в одно мгновение ока морем разливается по всему обширному пространству храма, как из груди тысяч богомольцев вырывается невольный крик радости и неподдельного восторга...

Каждый из паломников, держа в своей руке связку из 33 свечей, по числу лет жизни нашего Спасителя (чтобы не растерять в толпе эти свечи, их держат прикрепленными к руке на ленточках), спешит в духовном веселии возжечь их от первоисточного света, через нарочито назначенных для сего клириков из православного и армянского духовенства, стоящих близ северного и южного отверстий кувуклии и первыми получающих из святого гроба святой огонь. Из многочисленных лож, с окон и карнизов стен спускаются на веревках подобные же пуки восковых свечей, так как и зрители, занимающие места вверху храма, стремятся тотчас же приобщиться той же благодати.

Пуки свечей, быстро поднимаясь вверх, обливают стоящих внизу горячим воском и осыпают огненными искрами, падающими с их бумажных фитилей. Огонь носится по различным направлениям храма, ниспадает целыми каскадами и извивается змеевидными зигзагами. В одно мгновение, говоря языком церковной песни, «вся исполнишася света: небо и земля и преисподняя». Храм Воскресения и его алтарь с непостижимою быстротою озаряются новоявленным светом, который передается от живоносного гроба.

Восторг богомольцев туземцев, теперь уже ничем и никем не сдерживаемый, не имеет себе предела. Протяжное крикливое «Кирие, елейсон» сменяется радостными восклицаниями о преимуществах веры православной и разнообразными благопожеланиями по адресу всевозможных лиц, к коим теперь всецело направлены народные симпатии. Неистовый стон и крики радости внутри храма передаются наружу уличной толпе, стоящей близ храма, и далеко разносятся по стогнам и закоулкам города. Монахи и резвые мальчуганы феллахи с нарочито для сего приспособленными фонарями разбегаются по разным улицам, чтобы засветить огонь в храмах и домах. Назначенные скороходы отправляются в Вифлеем и лавру преподобного Саввы освященного, чтобы и в этих местах осветить обитателей новым светом. Зажигаются святым огнем костры на площади пред входом в Святогробский храм и по улицам Иерусалима, и ярко пылают весь вечер до пасхальной заутрени, собирая вокруг себя толпы празднично настроенного народа.

При получении благодати от умиления и восторга многие плачут слезами радости, а туземцы, наиболее экзальтированные и возбужденные, святым огнем опаляют себе лоб, голову, руки, грудь, берут его в рот и даже тушат пуки свеч у себя на груди... Долго, однако, эти свечи в руках богомольцев не горят, их обыкновенно скоро тушат особыми бумажными нарочито для сего изготовленными колпачками, наполненными ватою. Это делается с той целью, чтобы сохранить на память о своем паломничестве свечи, имеющие, по народному убеждению, к тому же и силу предохранять от разных болезней и во время сильной грозы. Храм наполняется поэтому удушливым смрадом и густым дымом. В храме воцаряется такая невыносимая жара, что со многими слабонервными и болезненными богомольцами делаются иногда головокружения и обмороки, так что их замертво выносят из толпы на свежий воздух...

Когда первые минуты народного восторга пройдут и ослабеют, из кувуклии появляется усталый и бледный патриарх, имея в руках по пуку горящих свечей, зажженных во святом гробе. Момент этот многими ожидается с нетерпением, и в храме снова раздаются такие неистовые вопли и царит такое возбужденное оживление, что никакие человеческие усилия уже решительно не могут сдержать их.

Пламенные энтузиасты, прорываясь чрез цепь охраняющих проходы солдат или даже вскакивая на плечи богомольцев, по головам их устремляются к патриарху, чтобы поцеловать его руку, край подризника и зажечь свою свечу от огня его свечей, и тут уже для них не страшны ни приклады турецких солдат, ни курбач их офицеров, которыми эти последние, не разбирая ни правого, ни виноватого, помахивая направо и налево, пытаются водворить в храме порядок и спасти от натисков бушующей толпы утомленного только что пережитыми душевными волнениями патриарха. Нередко мускулистые сильные феллахи прямо вырывают патриарха из рук толпы и спешно относят его на своих плечах в алтарь. Здесь клирики приветствуют патриарха с получением благодати и возжигают свои свечи от его огня, если только им не удалось возжечь свою свечу от огня архимандрита скевофилакса (скевофилакс – сосудохранитель, ризничий при дворе царя и патриарха).

Разоблачившись в алтаре, патриарх в сопровождении свиты отправляется в патриархию на отдых. Богомольцы быстро покидают храм, чтобы дать себе отдых от понесенных двухдневных трудов и подкрепиться пищею... Лица у них оживленные, радостные, настроение приподнятое, праздничное. При встречах они поздравляют друг друга с праздником и с получением благодати, бережно неся на русские постройки в фонариках святой огонь, чтобы потом повезти на свою родину и там в храме от него возжечь свечу и приобщить, таким образом, всех своих присных той же духовной радости.